На воре шапка горит
На слушаниях в Верховном суде по делу о ликвидации Международного Мемориала прокурор заявил, что эта организация «создает лживый образ СССР как террористического государства». Смысл этой фразы в контексте, в котором она была произнесена, достаточно очевиден; трудно добавить что-то, что не было сказано другими комментаторами. Но у меня в этой связи возникла еще одна ассоциация.
Вспомнилось выступление¹ историка Николая Митрохина из Бременского университета.² В нем он рассказывал, как трудно по архивным документам восстанавливать административную историю СССР. В партийном аппарате мало распоряжений отдавалось в письменной форме; в основном они передавались устно, во время совещаний или по телефону. К этому можно еще добавить и специфичный для советской системы дуализм партийных и советских органов, в котором первые вырабатывали управленческие решения, а вторые создавали декорацию. Поэтому официальные документы того периода весьма отдаленно отражают суть того, что происходило на самом деле. Митрохин говорил о том, что ценнейшим, хотя и редким, источником для него служат рабочие и личные записи с тех самых совещаний, которые, несмотря на запреты, делали для себя сотрудники аппарата. Причины того, что в практике партийных органов письменное производство уступало неформальным устным указаниям, кроются, вероятно, и в низком уровне образования соответствующих кадров (особенно в первые годы и в сталинский период), так и в том, что КПСС до самого конца использовала конспиративные методы работы.
В основе функционирования государства современного типа, начиная как минимум с XVII в. в Европе и с реформ Петра I в России, лежит официальный документооборот, то есть механизм прохождения информации и управленческих решений через бюрократию. (Корни этого можно найти, разумеется, и в предыдущих эпохах: в том, как осуществлялась императорская, королевская или церковная власть в поздней Римской империи и в Средние века, но сейчас эти детали не так важны). Государство — это система публичных институтов, которые никому конкретному не принадлежат, поэтому так разительно отличаются от феодальных отношений, основанных на личной преданности. Государство утверждает свою легитимность в том числе посредством соблюдения формальных процедур. При этом монарх и его высшие сановники тоже служат государству, даже если фактическая конституция наделяет их широкими полномочиями. К такому типу государства относилась и Российская империя, где ко времени Николая I (а на самом деле намного раньше) прочно укрепились принципы легальности, официальности и публичности. (Именно поэтому взяточничество стало восприниматься в русском обществе как тяжкий порок: оно возникает их частных, личных отношений, а не публичных).
Каждодневная реальность советской жизни доказывала, что никакая официальная бумажка ничего не значит без распоряжения сверху. В том числе и пресловутое «телефонное право» — это не изъян советской системы, а ее суть, основной способ передачи управленческого воздействия с высших этажей аппарата на нижние. Такая практика разоблачает если не террористический, то безусловно преступный характер советской власти. Большевистская партия, захватив государство, так и не смогла породить нормальную государствообразующую бюрократию вместе с сопутствующими ей формальными процедурами, потому что как была бандой с самого начала, так ей и осталась. Это ясно без всякого «Мемориала». Расправа над ним только иллюстрирует отсутствие упомянутых выше легальности, официальности и публичности у постсоветского режима, установившегося на территории исторической России.