В России с 1992 года установилась демократия. Не совсем либеральная и не совсем представительная, однако главная черта демократического устройства состоит в наделении правителя полномочиями в результате волеизъявления народа. Это не монархия (как было до 1917 года), не охлократия (в 1917—1920 и 1989—1991 гг.), не олигархия (с 1920 до конца десятилетия и в 1953—1989 гг.), не тирания (с конца 1920-х до 1953 г.).
У нынешнего режима нет иного основания для легитимности, кроме поддержки народа. Все это прекрасно понимают, и его сторонники, и критики. Те, кто заинтересован в его укреплении, проворачивают один за другим трюки по обману населения, получая (или имитируя) его одобрение. Те, кто утверждают, что легитимности у режима нет, опять же аппелируют к народу, но утверждают, что его подлинная воля искажена. Но никто не говорит о том, что править должен только определенный человек, или группа людей, или неорганизованная толпа. Монархия невозможна в силу того, что нет божественного права; нет всеобщего консенсуса по вопросу (не)законности отречения Николая II. Тирания по факту не имеет места потому, что не было захвата единоличной власти и ее удержания силой и страхом. Правление лучших — аристократия — невозможно потому, что в российском обществе просто нет категории людей, претендующих на то, что быть его лучшей частью, имеющей в силу происхождения и заслуг право властвовать над другой его частью согласно естественному порядку вещей. («Новое дворянство» из ЧК — это просто свита нынешнего правителя, его товарищи по старому месту работы, а не самостоятельный класс). Олигархия предполагает коллективное принятие решений, а его нет; все знают, что все решения в России исходят от одного человека. И, наконец, охлократия возможна только в совершенно иных условиях свободы, не говоря уже о том, что никаких толп на улицах давно не собирается. Методом исключения остается только демократия.
Такая разновидность демократии называется плебисцитарной.* Исторические аналогии — правление Кромвеля, Робеспьера, Наполеона I, Наполеона III, а в XX веке — Сукарно, Маркоса. Народ наделяет властью харизматического лидера, а он, в свою очередь, старается удержать благосклонность народа и какое-то время у него это получается без особого насилия или нарушения правил. Кто говорит, что выборы в России нечестные, что голоса считают неправильно и т. п., не учитывает, что суть выборов в такой системе не в том, чтобы выбрать каких-то депутатов, а в том, чтобы народ выразил поддержку единственному лидеру. Это не Африка, как говорят некоторые комментаторы. Это Европа с азиатской спецификой, Азиопа. Это культура на границе великих цивилизаций. Это было характерно для политических образований на этой территории и двести, и пятьсот лет назад.
Выборы Ельцина в 1991 г. состоялись после референдума о новой форме правления, которая должна была придти на смену всем осточертевшей олигархии. Поэтому Ельцину так была нужна массовая поддержка, в ней он черпал свою легитимность, в отличие от остальной партноменклатуры. Та окопалась в советских органах, несмотря на их разбавление новыми людьми, вынесенными толпой на вершину политики на короткое время. Но советы были рудиментом старой системы и новые люди, которые туда попали, испытали разочарование, которое было позже перенесено и на идею народного представительства как таковую. Кстати, годом ранее это понял Горбачев, искавший новой легитимности в посте президента СССР. Но было невозможно стать президентом с опорой на олигархов. Президентом можно было стать только по воле народа, что показал путч 1991 г. «Мы тебя посадили, мы тебя и снимем» — так вполне закономерно рассуждали те, кто по сути, а не на словах, наделил властью главу советского государства. Противостояние Ельцина и Горбачева — это не только сепаратизм и «развал страны», но и смена формы государственного устройства, которая назрела к тому времени. Неготовность Горбачева опереться на волеизъявление граждан вместо консенсуса партийно-советских элит, предопределила его позорный уход со сцены.
В 1993 г. произошла острая схватка между олигархатом, интересы которого выражал Верховный совет, и демократией, которую воплощал Ельцин. Сначала обе стороны апеллировали к народу посредством весеннего референдума, но после того, как ни одна из них не получила ясной поддержки, пришлось применить силу. Первые выборы в Думу показали, что значительной части народа была еще близка охлократия (ср. «Россия, одумайся, ты одурела!»), но общие результаты референдума по конституции подтвердили, что основной выбор был сделан народом в пользу демократии. Однако демократия имеет множество вариантов и конституция 1993 г., как это многие отмечали уже тогда, не предполагала установления парламентской формы правления. Это трудно было осознать сразу. Постсоветский интеллектуальный класс, не знакомый с политической философией, не читавший Полибия, Макиавелли, Гоббса, наивно полагал, что единственная возможная форма демократии — это демократия европейского или американского образца. Видя, что эти ожидания не осуществляются, он закономерно разочаровался в той политической реальности, которая возникла. Но без смены элит, без масштабного истребления или хотя бы изоляции тех, кто составляет ядро общества, изменение цивилизационной модели невозможно. Только сейчас становится понятно, что советскую партийно-номенклатурную олигархию могла сменить только демократия мало похожая на примеры из западных учебников политологии. И это не переходная модель, не дефектная и не недоразвитая, как показало ее развитие в течение последующих десятилетий, а вполне самостоятельная и устойчивая. Сама же образцовая западная модель, в свою очередь, тоже появилась в результате стечения некоторых достаточно случайных исторических обстоятельств.
Вторые выборы в Думу в 1995 г. и, главное, президентские в 1996 г. — это две решающие победы над олигархией, лицом которой был Зюганов. Экономический кризис 1998 г., казалось, дал ей новый шанс, на фоне стремительной потери Ельциным популярности. Снова заговорили о правительстве, подотчетном Думе именно потому, что после разгона Учредительного собрания в 1918 г. представительные органы состояли не из подлинных «народных посланников», а из клиентелы и кадрового резерва олигархии. Ельцин, как бы к нему ни относились, был государственником, человеком, думавшим об интересах страны и старавшимся им следовать в силу своего понимания. Он не мог и, судя по всему, не хотел становиться престарелым диктатором, который бы был неминуемо смещен в течение достаточно короткого времени. Только теперь становится понятно, что подбор преемника был операцией по спасению демократии от олигархической угрозы. На выборах в Думу 1999 г. олигархия с новыми лидерами Лужковым и Примаковым пробовала взять реванш в последний раз, но потерпела уже разгромное и окончательное поражение и с тех пор исправно служит победительнице. Десятилетняя трансформация государственного устройства подошла к концу.
Итак, режим установившийся в России после 1999 г., был режимом несомненно демократическим. Любые выборы, любой значительный политический процесс был в это время направлен только на то, чтобы подтверждать легитимность одного человека, который получил власть демократическим путем, а не по рождению или по воле элит. Это и есть плебисцитарная демократия. Фрустрация происходит тогда, когда некоторые начинают думать, будто все эти политические процедуры (выборы и т. д.) служат какой-то иной цели, кроме выражения одобрения одному-единственному лицу. На самом же деле все остальные публичные деятели черпают свою легитимность из легитимности лидера. Именно поэтому они позволяют с собой обращаться как с безвольными марионетками, потому что понимают, что за ними нет никакого реального политического ресурса: ни поддержки народа, ни правящей элиты, связанной общими интересами.
Контраст особенно хорошо заметен, если сравнить ситуацию после ухода Ельцина с поста президента и, например, ситуацию после смерти Сталина. Как это нередко бывало в истории, Маленков и Хрущев тогда оттеснили преемника Берию, а потом Хрущев избавился и от Маленкова, потому что влияние на партийный аппарат было важнее, чем государственные посты. Специфика олигархического советского строя была в том, что и сам Хрущев, обвиненный в волюнтаризме, был также через некоторое время отстранен от власти правящим классом, а его место заняла компромиссная фигура. Брежнев укреплял свои позиции, но принципы коллективного правления сохранились неизменными до падения режима. При Путине же нет силы, которая его может отстранить от власти за нарушение конвенций, а вся государственная машина пропаганды работает на то, чтобы его поддержка в массах не только имитировалсь, но и существовала реально. Не так важно, какие конкретно проценты напишет в протоколах и огласит избирательная комиссия, если цель выборов — это ответ на вопрос, допускающий только два варианта: народ поддерживает или не поддерживает своего лидера. Несмотря на мухлеж с «двумя сроками подряд», выборы 2012 г. не вызвали существенного протеста. Медведев, в отличие от многих своих исторических предшественников, оказавшихся в подобной ситуации, не избавился от людей, которым был обязан приходом на высший пост, а смиренно освободил его, когда пришло время исполнить условия договора. Сделал он это потому, что прекрасно понимал: никакой собственной легитимности у него нет и никогда не было, только временное право посидеть в кресле и создавать ширму соблюдения законности.
Многие также ошибочно считают, что демократия предполагает еще и экономический и политический либерализм, следование принципам правового государства и сменяемость власти. Это, конечно, же не так. Более того, подлинная демократия в значительной мере антагонистична господству права, а любое практическое сочетание этих идей представляет собой известный компромисс. Демократическая сущность российского государственного устройства последних двух десятилетий не противоречит тому, что эти принципы не соблюдаются, за исключением, разве что, весьма условной экономической свободы, которую ограничивает скорее несовершенство институтов в целом, чем целенаправленная политика. Скорее наоборот: тут реализуется призыв «Обогащайтесь!». Что же касается торжества законности, то его реализация ведет к тому, что соблюдение правил стоит выше воли народа, какой бы она ни была, в том числе направленной на изменение правил или исключение из них. На страже закона стоят независимые судьи, которые в высших судебных инстанциях никем не избираются, только назначаются по определенным правилам. В отношении же диктатуры стоит напомнить, что это тоже демократическая должность. Демократии не противоречит ни единоличное правление, ни постоянное продление срока диктаторских полномочий, лишь бы оно опиралось на волю народа. Принцип сменяемости магистратов должен был защитить Римскую республику и, в известной мере, от искажений демократии. Это противопоставление республиканских принципов демократическим дошло и до наших дней.
Парадоксальным образом получается, что двадцать лет Путина — это эпоха подлинной демократии, а он сам — главный демократ, потому что прекрасно понимает, что никакого основания власти кроме народной поддержки, у него нет. Удивительно долгая эпоха, потому что в других приведенных исторических примерах демократически избранные лидеры переходили к тирании и захвату власти через три, пять, от силы семь лет. Путин же решается на это только сейчас. Это значит, что импульса демократических изменений, сопровождавшихся падением советского режима, хватило на добрых три десятка лет. Что последует после изменения конституции в этом году трудно предсказать. Возможно, что это путь к подлинной тирании, которая, согласно Полибию, всегда с неизбежностью сменяет демократию. Но не исключено, что демократия еще устоит и тогда кому-то придется уйти. По-доброму или по-злому.
