Смерть законодателя
Исторію постклассической западной философіи можно коротко изложить слѣдующимъ образомъ: смерть Бога (Ницше, Фейербахъ, Шопенгауэръ), за которой слѣдуетъ смерть разума (Кьеркегоръ, Бергсонъ, Гуссерль), за ней — смерть автора (Бартъ, Фуко, Деррида). Но примѣрно тѣ же этапы проходитъ нормотворчество: смерть божественнаго права (Гроцій, Пуфендорфъ, Монтескье, Локкъ), смерть раціональнаго права (Іерингъ, Энгельсъ, Шмиттъ), и, наконецъ, смерть законодателя. Поясню.
Въ Средніе вѣка, за небольшими исключеніями, не было строгой границы между судьей и законодателемъ. Рѣшеніе конкретнаго дѣла могло быть образомъ для рѣшенія другихъ подобныхъ дѣлъ и, наоборотъ, законодательный актъ принимался по случаю или для разрѣшенія конкретныхъ ситуацій. Но и тамъ, и тамъ тотъ, что надѣленъ юрисдикціей (juris dictio), долженъ былъ опираться на божественное право, считавшееся уже апріорно существующимъ. Правовая норма создавалась черезъ обнаруженіе сокрытаго или дополненіе и устраненіе неясности въ томъ, что уже существуетъ. Право неизмѣнно; перемѣнчиво только его человѣческое пониманіе.
Въ Новое время, когда оказалось, что прибѣгать къ Богу вовсе не обязательно для того, чтобы обосновать власть и право, возникло представленіе о раціональномъ законодателѣ, который заботится о всеобщемъ благѣ (bonum commune) и при помощи законовъ исправляетъ и улучшаетъ общество. На практикѣ же такимъ законодателемъ все равно оказывался просвѣщенный монархъ (или тиранъ вродѣ Наполеона) или, какъ минимумъ, кодификаторъ при авторитарной власти.
Теперь мы живемъ въ эпоху, когда законы создаются изначально кабинетными бюрократами, потомъ проходятъ законодательнымъ процессомъ въ парламентѣ, послѣ чего первоначальный замыселъ (если онъ и былъ) часто мѣняется до неузнаваемости. Законы вмѣсто того, чтобы служить общественному интересу и выражать волю народа (что бы подъ этимъ не имѣлось въ виду) стали площадкой для ожесточенной борьбы разнообразныхъ группъ, интересовъ, лоббистовъ и популистовъ. Послѣдніе потакаютъ сіюминутнымъ настроеніямъ толпы, но толпа (ὄχλος) — это вовсе не народъ (δῆμος). Особенно показателенъ въ этомъ отношеніи процессъ возникновенія нормъ европейскаго права въ послѣдніе годы. Въ тишинѣ кабинетовъ создается что-то монструозное, въ лучшемъ случаѣ безполезное, но довольно часто просто вредное. Когда бюрократы предъявляютъ свой проектъ публикѣ, въ процессѣ «демократическаго» обсужденія, какъ правило, уже мало что можно измѣнить. А затѣмъ Европарламентъ принимаетъ нормативный актъ, который бы никогда не имѣлъ шансовъ на полученіе согласія со стороны народа, если бы тотъ понималъ, о чемъ вообще идетъ рѣчь, что и какъ въ такомъ актѣ регулируется.
Такой пессимистическій и критическій взглядъ, помогаетъ, однако, посмотрѣть на развитіе права какъ на эволюцію, не имѣющую ни разума, ни цѣли, но способную создавать новый порядокъ изъ борьбы и хаоса. Безъ участія деміурга, человѣческаго генія или инженера.
Этотъ текстъ существуетъ также въ упрощенной орѳографіи: