Когда я слышу очередные стенания о том, что Россия погружается в Средневековье, за которыми следует стандартный набор штампов «темные века», «сжигание ведьм», «инквизиция», «крестовые походы» и т. д., первоначальные раздражение и досада сменяются усмешкой, а потом тихим сожалением. Но в этот раз некоторые изрядно пошутили сами над собой.

Недавно появился проект нескольких полоумных депутатов Госдумы ввести уголовную ответственность за колдовство, магию, целительство и т. п. Казалось бы, разве заслуживает какого-то особого внимания инициатива Виталия Милонова? Однако же эта откровенно нелепая идея нашла заметный отклик со стороны тех, кто вроде бы как имеет отношение к делу просвещения в России.

Я пару дней думал, что же это мне все напоминает и вспомнил. Был такой во всех смыслах выдающийся норманнский король Сицилии и в последствии император Священной Римской империи Фридрих II Штауфен, сын Генриха VI, внук Фридриха Барбароссы. Блестящий интеллектуал, один из образованнейших и просвещеннейших людей своего времени, основатель университета в Неаполе, крестоносец, ожесточенный противник папства и прочая, прочая, прочая. В общем, вполощение революционного духа Средневековья (immutator mundi) во всем его ошеломляющем великолепии (stupor mundi).

Среди прочих деяний, Фридрих прославился тем, что в 1231 г. выпустил кодификацию королевского права на Сицилии под названием Liber Augustalis (иногда упоминается как Мельфийские конституции). Еще его давний предшественник Рожер II в 1140 г. Арианскими ассизами установил первую в истории систему королевского лицензирования врачебной практики. Фридрих пошел дальше и в 73 титуле третьей книги своего кодекса постановил, что лица, приготовлявшие разнообразные «нелициензированные» снадобья и зелья, карались смертью, конфискацией имущества или тюрьмой, в зависимости от тяжести последствий.

«Хотя знающим истину и природу вещей может показаться глупым... что разум людей может склоняться к любви или ненависти с помощью еды или питья до тех пор, пока к этому не побуждает больное воображение, тем не менее мы не намерены оставлять безнаказанными дерзкие попытки, содержащие по меньшей мере желание нанести ущерб другим людям, даже если это не удалось»,

говорил он. Вот и получается, что некоторые просветители оказываются куда ближе к Средневековью, чем сами подозревают.

Оригинальная заметка в Facebook была удалена, комментарии архивированы. Если вы были участником дискуссии, с удовольствием предоставлю вам копию архива.

Все заметки на эту тему

Ленину место на книжной полке, а не в голове
Вперед в Средневековье

У меня был дядя. Он, старший среди семи сестер и братьев, энциклопедист, был неоспоримым авторитетом для всех. Наш семейный дух преклонения перед знанием и образованием сопровождало также глубокое уважение к книге. Однажды я случайно узнал, что в его большой библиотеке стоит полное собрание сочинений Ленина. Я был обескуражен. Ведь в нашей семье взрослые часто говорили, что надо изживать в себе совок, много и горячо спорили, но как это сделать и какое отношение ко всему имеет хозяйственный инвентарь я тогда не понимал. Поэтому в силу своего детского разумения я заливал клеем и чернилами страницы «Детской энциклопедии», на которых прославлялся советский строй, и уродовал книги, вызывавшие подозрение автором или названием на обложке, предисловием или иллюстрацией. Сочинениям Ленина в моем представлении было место только на костре; в голове никак не укладывалось, почему мой бесконечно обожаемый дядя не только не стесняется факта владения этим собранием, но даже как бы гордится им.

* * *

Я бежал от классиков марксизма-ленинизма как от огня. Куда угодно, только не туда. Полемика Бонавентуры с Фомой Аквинским мне казалась вершиной интеллектуальной истории человечества, а спор об универсалиях — вопросом, важнее которого нет ничего на свете. Но потом незаметно и даже как-то для себя неожиданно проглотил теорию прибавочной стоимости вместе с «Принципами экономической науки» Маршалла. Затем прочитал первый том «Капитала». Перешел к Фромму и Маркузе, не подозревая, что они тоже марксисты. В аспирантуре уже целенаправленно, чтобы сдать экзамен, читал Энгельса, Кауцкого, Грамши, Ильенкова, Зиновьева.

* * *

Сегодня Международный день прав человека. Всеобщая декларация ООН после Евангелия от Иоанна и Декларации независимости США занимает достойное третье место среди самых важных текстов в моей жизни. В этот день я натолкнулся на дискуссию, в которой звезды российской адвокатуры были заклеймены за продажность и реакционизм. Генрих Падва, защитник Ходорковского, оказался виновен в закатывании в асфальт Навального потому, что беспринципно взялся за представительство интересов Усманова в политическом процессе с заранее предрешенным результатом. Генри Резник, член Московской Хельсинкской группы, виновен в том, что не считает нужным сажать колдунов и магов. Кто-то останется доволен: маски сброшены, очередные враги разоблачены. Иной грустно вздохнет.

* * *

Советская интеллигенция, превратившись в постсоветскую, быстро научилась новым словам, таким как «либерализм», «правовое государство», «гражданское общество», «светскость», «независимое правосудие» и стала защищать их с большевистской прямотой и бескомпромиссностью. А поняла ли смысл? Все чаще наталкиваюсь на примеры, что вовсе нет. Ленин писал, что «коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество». Чтобы оттолкнуться от прошлого, надо его знать. Надо понять, где и как большевики свернули Россию с магистрального пути. Похоже, что дядя был прав: вынос совка начинается не с костра, а с полного собрания сочинений на книжной полке. Освободить от Ленина голову можно только тогда, когда знаешь, что он написал.

Оригинальная заметка в Facebook была удалена, комментарии архивированы. Если вы были участником дискуссии, с удовольствием предоставлю вам копию архива.

Все заметки на эту тему

Ленину место на книжной полке, а не в голове
Вперед в Средневековье

Дискутируя с людьми, которых нельзя сразу записать в дураки, а даже наоборот, с удивлением обнаруживаю, что для многих из них европейских Средних веков просто не существует. Рассуждая о политической, правовой, интеллектуальной истории и истоках модерна, они совершают головокружительный прыжок из Античности прямо в Новое время, не видя в этом ничего противоестественного и нелогичного. Они не только не знают историю средневекового Запада, но и убеждены в том, что ее знать вовсе не требуется, что в этот период не случилось ничего, что заслуживало бы внимания и повлияло на образ современности.

К моему удовлетворению, созвучные наблюдения есть и у настоящих ученых. Например, Александр Марей у себя в «Фейсбуке» пишет:

«Практически во всех исследованиях по теории власти, которые мне удалось найти [в основном, на русском языке — прим. АА] рассмотрение различных ее концепций начинается с „Левиафана“ Томаса Гоббса. Иногда перед этим вспоминают (имхо, безосновательно) Платона и Аристотеля, а дальше, как говорится, тишина. Т. е., сначала, вариативно, древняя Греция, затем уже — модерная культура XVII века и далее. При этом совершенно игнорируется вся та история, что была между этими точками».*

Обнаружив удивительное сходство в образе мышления тетки, случайно встреченной в торговом центре, и одного «просветителя», не мог не задуматься о том, в чем причины того, что зияющая дыра так и не заросла, несмотря на несколько десятилетий относительной интеллектуальной свободы в России. Почему неприятие традиции западной рациональности носит такой принципиальный характер для групп людей, которые на словах антагонистичны друг другу?

Для условных «православных мракобесов» противостояние с Западом носит эсхатологический характер. Из всего исторического багажа восточного христианства они находят только то, что утверждает их в мысли о впадении Запада в ересь, его «безблагодатности» и о приципиальной важности для дела спасения сохранения в неприкосновенности наследия отцов церкви и вселенских соборов, как они его понимают (тоже весьма далеким от исторической реальности способом). Такую точку зрения иногда можно увидеть и в русскоязычной литературе научного характера: будто бы развитие христианской догматики и церковного права закончилось в первом тысячелетии от Р.Х. Находятся даже такие, которые пытаются применять каноны Трулльского собора в XXI в., не задумываясь о том, как правовые нормы действуют в пространстве и времени. Для них время остановилось больше тысячи лет назад.

Гораздо интереснее другая прослойка, которая себя воспринимает как непримиримых борцов с религиозным мракобесием, носителей света (Bright), рационализма и просвещения.† На словах не все, но многие их них, называют себя сторонниками неких «западных ценностей» — либерализма, гуманизма, толерантности и т. п., какой бы смысл в эти слова ни вкладывали. Однако будучи детьми советской образовательной системы (а другой-то и не было), они не могли не усвоить дуалистический марксистский взгляд на мир, который предполагает извечную борьбу добра со злом, света с тьмой, прогресса с осталостью, науки с религией.

Для советской системы гуманитарное знание было подобно сильнодействующему яду: любые познания в области истории, философии, логики, социологии, права и т. д. могли способствовать появлению у советского интеллигента крамольных мыслей и ненужных сомнений в правильности марксистско-ленинского учения. От этого надо было избавиться как можно более радикальным способом, что и было сделано. От советского интеллигента, при всей глубокой неприязни к нему со стороны властной гарнитуры, требовалось хорошо проектировать ракеты и танки. Эта ущербность образования и картины мира, которую она дает, делает уже постсоветского интеллигента крайне уязвимым при восприятии псевдонаучных идей «историка» Фоменко, «лингвиста» Задорнова, «религиоведа» Докинза и подобных, и одновременно формирует иммунитет против усвоения западной интеллектуальной традиции.

Илья Кукулин в своих исследованиях советской научно-популярной периодики‡ отмечает появление у советской интеллигенции убеждения, что любые общественные проблемы можно решить инструментальным способом, идеологически нейтральным, технократическим. Я бы тут провел параллель (несколько утрированную) с петровской эпохой: достаточно отрубить боярам бороды, переодеть их в европейское платье, научить пить кофе и курить табак, как сразу и автоматически народ станет предприимчивым и богатым, как в Голландии. В этом повторяется матрица русской модернизации: взять на Западе внешнее, пересадить на собственную почву, отрезав корни, и титаническими усилиями добиваться чахлых плодов.

Таким образом, представления об особом пути России («Надо развенчать химеру научного мировоззрения» vs. «У нас теологии никогда не было в университетах») удивительным образом сходятся как у религиозных «государственническо-патриотических» мракобесов, так и у тех, кто себя позиционирует в качестве их главных оппонентов. Это в стране, первой провозгласившей лаицизм конституционным принципом, во Франции, пожизненными членами Академии, гордостью нации, могут быть монахи и теологи, а в России же получение теологом звания академика — ночной кошмар и торжество обскурантизма. Это в Западной Европе факультеты теологии в университетах стали инструментом секуляризации церкви и расширения области рациональной дискуссии, в России же кафедры богословия — это рассадник клерикализма и признак отказа от научных принципов. Это отцы-основатели США поставили свободу вероисповедания на первое место в Билле о правах, в то время как российские либералы считают, что роль церкви должна сводиться только отправлению обрядов и удовлетворению ритуальных потребностей населения в строгом соответствии со сталинской конституцией 1936 г.

Обскурантизм и манихейское видение мира делают европейское Средневековье одинаково неприемлемым для обеих групп. Лучше его выбросить, игнорировать, забыть. С марксистской догмой о вечном противостоянии науки и религии трудно согласуется то, что главные интеллектуальные дискуссии велись между теологами и ими же были сформированы ключевые принципы научного мышления. Крайне неудобен факт, что именно церковь основывала или санкционировала основание университетов. Что церковь не допускала появления колдовства, знахарства, алхимии и астрологии в университетах, а занимались этими дисциплинами преследуемые инквизицией еретики и те, кого принято считать светочами науки. Что преследование колдовства на уровне юридической нормы было запрещено в IX в. Что рабы освобождались, а женщины имели с мужчинами равные права в брачно-семейных отношениях. Что церковь боролась с властью и требовала от нее принятия добровольных ограничений, защищая права и свободы. Что «Молот ведьм» — не теологический трактат. Все это как-то не укладывается в стройную дуалистическую картину мира. Поэтому когда факты противоречат догме, будь то «православной» или «просветительской», факты вынуждены отступить.

* https://www.facebook.com/alexander.marey/posts/1926115164072391

† Движение Брайтс.

‡ Илья Кукулин. Периодика для ИТР: советские научно-популярные журналы и моделирование интересов позднесоветской научно-технической интеллигенции. Новое литературное обозрение.

Оригинальная заметка в Facebook была удалена, комментарии архивированы. Если вы были участником дискуссии, с удовольствием предоставлю вам копию архива.

Все заметки на эту тему

Зомби и клоны просвещения
Что общего у обскурантистов и просветителей в России

Майкл Суини в «Лекциях по средневековой философии»* наглядно демонстрирует, куда ведет номинализм Оккама в дискуссии о всемогуществе Бога. Будучи выдающимся логиком, Оккам не может согласиться с компромиссом Фомы, который не допускает самоотрицания Бога и, тем самым, ограничивает всемогущество принципом непротиворечивости. Но и ответ Дамиани для Оккама неприемлем: он бы означал отказ от логики.

Оккам, отвергая умопостигаемые формы, отрицает не только необходимость в творении, но и реальную связь между миром и Богом, то есть открывает путь к изучению самого мира вне его связи с Богом. Теология и философия в этой точке расходятся: естественный разум никак не помогает в познании Бога, оптимизм Ансельма Кентерберийского становится неоправданным. Казалось бы, вот он по-настоящему научный взгляд на мир, освещающий путь для его изучения без обращения к вере. Но здесь Оккам попадает в ловушку радикального эмпиризма: если между вещами и явлениями нет никакой связи, никакого порядка, то исследование мира ограничивается исключительно интуитивным познанием конкретного, но никак не абстрактного. Интересно было бы понять, как в похожем тупике оказались, например, Роберт Бойль или сторонники математического номинализма.

Западную рациональность характеризует чувство удивления, восхищения и благоговения перед устройством природы. Чувство, которое сопровождало Галилея, Кеплера, Ньютона, Паскаля, Эйнштейна и многих других, безусловно сродни религиозному, хоть и может называться иначе. В то, что мир наполнен гармонией и порядком, что его законы не меняются произвольно, а познание отдельных явлений открывает путь к понимаю абстракций, существующих реально, а не только в уме — во все это можно только поверить. Эта вера не имеет никаких логических или естественных оснований. Западный способ познания мира, конечном итоге, опирается на синтез разума и веры и заключается в правдивом ответе на вопрос о всемогуществе Бога, заданном средневековыми схоластами. Причем этот ответ смогла дать только теология.

* Лекция 22. Последствия отрицания Оккамом необходимости в творении.

Оригинальная заметка в Facebook была удалена, комментарии архивированы. Если вы были участником дискуссии, с удовольствием предоставлю вам копию архива.

Все заметки в этой серии

Западная наука и вопрос о всемогуществе Бога
Предпосылки интеллектуальной революции Средних веков
Западный рационализм как синтез разума и веры

Когда я выдвигаю тезис, что причины всестороннего успеха Запада надо искать в средневековой католической теологии, в том, как она поменяла взгляд человека на мир, общество и на самого себя, то в качестве примера привожу цивилизации Китая и арабского Востока, которые стартовали с более выгодных позиций и имели, казалось бы, все условия для того, чтобы окончательно победить гонке. Но этого не случилось.

Вебер в «Протестантской этике и духе капитализма» показал, что успех в материальном мире может служить критерием избранности и залогом лучшей посмертной участи. Если средствами достижения успеха служат труд и бережливость, то вера становится силой, трансформирующей общество. Вебера, конечно, можно критиковать со всех сторон. Мне ближе та точка зрения, что капитализм в Европе берет начало после того, как ожидания конца света в 1000 году не исполнились. И хотя поворот начался несколько раньше, именно тогда он приобрел свой радикальный характер: существование человека в этом мире приобрело не только оправдание, но и самостоятельную ценность.

Эта же аналогия лежит и в основе приведенного выше тезиса. Жажда познания тогда становится движущей силой, преобразующей общество, когда овладевает большим множеством людей, обретающих смысл жизни и цель, выходящую за пределы бренного существования.

Отвечая этим потребностям, сначала Католическая церковь, потом светские правители основывают университеты, куда устремляются десятки тысяч студентов и профессоров. Это уже не школы античных времен или арабского Востока, в которых ученики послушно повторяли за мудрецами изрекаемые ими истины, задавая редкие вопросы. В средневековой университетской среде можно было дискутировать о чем угодно: можно было отрицать существование Бога, можно быть отрицать Троицу, рассуждать о девстве Марии, можно было выдвинуть и защищать любой тезис. В многих смыслах там было больше свободы, чем в нынешние времена, где ученый может подвергаться гонениям за рисунок на рубашке или недостаточную политкорректность.

Средневековый университет — это корпорация, вернее несколько взаимосвязанных корпораций, стремившихся к автономии. Нигде и никогда до этого интеллектуальная элита не заявляла о своих собственных правах и свободах, которых, конечно, приходилось добиваться, иногда силой и кровью, но сама возможность борьбы была дана структурами, возникавшими из принципов средневекового права, разделявшего власть и юрисдикцию. В университете студенты сами определяли, кого они хотят слушать, а профессоры решали, кто достоин стать одним из них и получит право преподавания. Только в этой матрице, заданной религией и правом, интеллектуальная культура наконец смогла не только массово самовоспроизводиться, но и развиваться посредством споров и столкновения мнений.

Возводя истоки западной рациональности к наследию Греции, все время игнорируются примеры блистательной мусульманской и еврейской средневековой философии. Почему труды Аверроэса и Маймонида остались непревзойденными вершинами, почему на плечах гигантов не стояли ученики? На мой взгляд, ответ содержится в теологии Запада, в том, какой инструментарий она выбрала для решения своих проблем. Христианский Восток, Византия, Русь не приняли интеллектуальную революцию Запада и остались на обочине. Они не смогли понять и принять мысль, что разум и существование человека в этом мире, здесь и сейчас обладают не меньшей ценностью, чем вера и чаяния грядущего пакибытия. Поэтому тогда, когда люди на Западе тысячами устремлялись в университеты, в России еще в XIX веке почти что силой надо было загонять в учебные заведения народ, которому не хватало веры и осознания того, что это нужно для спасения.

Дураки любят повторять: если бы не темные века христианства, греки и римляне полетели бы на Марс. Ну, что с них взять, с дураков-то? Без западного христианства они бы сейчас ездили в лучшем случае на ослах, в худшем — ослы бы ездили на них.

Оригинальная заметка в Facebook была удалена, комментарии архивированы. Если вы были участником дискуссии, с удовольствием предоставлю вам копию архива.

Все заметки в этой серии

Западная наука и вопрос о всемогуществе Бога
Предпосылки интеллектуальной революции Средних веков
Западный рационализм как синтез разума и веры

Случайность это или нет, но именно поиск ответа на вопрос о всемогуществе дал начало западной рациональности. Наука Нового времени рождается в Средневековье.

Конечно, основы рационального мышления были и у древних. Греки подарили нам убежденность в реальности и объективности этого мира, что он не сон и не иллюзия. Они сначала поверили, а потом убедились, что мир можно познавать посредством разума и опыта, хотя опыту определенно предпочитали чистое умозрение. Размышляя о первопричине и цели всего сущего, греки пришли к идее единого Бога как предела и источника совершенства, того, что открывается только просвещенному и свободному уму.

Счастливейший подарок судьбы — встреча греческой мысли с иудаизмом. Иудаизм выстрадал кажущуюся теперь очевидной мысль: Бог — это личность, Он говорит, приказывает, гневается, ревнует, но прежде всего любит, оставаясь недостижимым и совершенным. Вы — боги, вы созданы по Его образу и подобию, поэтому предназначены сами быть творцами и познавать истину. Познание природы, Божьего творения во благо человека, овладевание ей — это не просто досуг для избранных, для лучших из умов, для просвещенных, а религиозный долг каждого. Недостаточно иметь школы и академии, вести диалоги, прохаживаясь по саду или лежа за трапезой, нужно неутолимое желание оставить другие радости и заботы ради лучшей доли, ради того, чтобы приблизиться к заветной цели: быть ближе к Творцу.

Все это богатство было в распоряжении у ислама. Но в исламе нельзя задать вопрос о том, где находятся границы всемогущества Аллаха: для него нет границ, он не связан никакими правилами и ограничениями, даже собственными.

И только на Западе, когда было сформулировано, что истины веры могут быть познаны без откровения и объяснены рационально, можно было не только задать вопрос о том, есть ли пределы всемогущества Бога, но и начать искать на него ответ. Ответ Запада, в отличие от Востока, состоял в том, что Бог непротиворечив и это ограничивает Его всемогущество: Он неизменен и подчинен своим собственным законам. А раз так, значит у следствия должна быть причина, значит можно наблюдать за природой и открывать ее тайны, значит это будет надежное знание, раз даже Бог не в силах их поменять. Есть порядок, красота, гармония, разум и любовь. В центр творения помещен человек, у которого есть смысл существования, есть цель. Поэтому только за один этот вопрос и чудесный ответ на него все ученые мира могут быть благодарны теологии и подносить ей заслуженные лавры до конца веков.

Оригинальная заметка в Facebook была удалена, комментарии архивированы. Если вы были участником дискуссии, с удовольствием предоставлю вам копию архива.

Все заметки в этой серии

Западная наука и вопрос о всемогуществе Бога
Предпосылки интеллектуальной революции Средних веков
Западный рационализм как синтез разума и веры

А вот я за сепаратизм и отделение в Европе. Как почитаешь политические новости в соседних странах, так все время одна половина недовольна другой. То Восточная Польша не так голосует, то Восточная Германия, то Лига Севера не хочет превращения Италии в Африку. И у нас тоже: Морава за Земана, Прага за Карла. А как было бы славно: здесь герцогство, а там княжество, рядом вольный город. Ну и несколько королевств может появиться. Вот, например, Чешское королевство сразу бы стало одной из крупнейших стран в Европе. Где-то избиратели хотят эко-коммунизм, а соседи экспериментируют с кальвинистской теократией. При этом все понимают, что принадлежат к Pax Romana Christiana: свобода движения людей, капитала, товаров. Обо всем остальном можно договариваться по необходимости. In varietate concordia* на самом деле, а не в виде лозунгов только.

* «Единство в многообразии». Девиз Европейского союза.

Оригинальная заметка в Facebook была удалена, комментарии архивированы. Если вы были участником дискуссии, с удовольствием предоставлю вам копию архива.